03.01.2013 в 05:03
Пишет Simplemente Cuatro:"Сны Мурсьелаго".
Давным давнов далёкой галактике в старом дневнике Hyuindai-sama с моей маленькой помощью начал писать таки именно что фанфик. В нашем понимании этого слова - историю, которой, явно, никогда не было и быть не могло, но придумать очень-очень хотелось. Писалась она кусочками, а потом застопорилась - по большому счёту прежде всего из-за того, что игра надоела. Причём, застопорилась классически "на самом интересном месте".
А сейчас, бродя по заброшенному блогу в поисках материалов к совсем другой теме, мы перечитали её и внИзапно поняли, что именно так и нужно было.
Потому что дальше должна начаться уже совсем другая история.
А навёл нас на эту мысль факт существования на свете потрясающе красивой машины - Ламборджини-"Мурсьелаго"
приключения духа странного перевоплощения Улькиорры в не менее странном мире Хёндая
Почему-то ему кажутся странными самые обычные вещи. Даже смена дня и ночи помимо воли рассудка представляется чем-то неестественным. В своих апартаментах он устроил почти полное затемнение с имитацией мертвенного лунного серебра. Кому чужому, если он, конечно, не Ниссан, страшновато входить, кажется, что эти комнаты не принадлежат привычному миру, что если сделать на шажок больше дозволенного, можно уже не вернуться. Впрочем, точно такое же ощущение возникает и если просто рискнуть посмотреть в глаза хозяину покоев, залитых искусственным ночным светом, в холодный мерцающий омут тёмной зелени - затянет и не отпустит, бросит как мусор на границе реального и нереального, на незримом пороге между мгновением и вечностью. Нет уж, от обладателя таких вот глаз лучше держаться подальше, тем более, что этот самый обладатель и характером отличается тем ещё...
Монтеррей, помнится, битые две недели приставал к Повелителю с разговорами о том, что Опелей-де мало, и хорошо бы ему, Монтеррею разрешили повзаимодействовать с самыми дорогими и пафосными автомобилями мира, так как "они же по духу вполне соответствуют сути Золотого Дома", и прочая, прочая, прочая... Фрейтлайнер милостиво позволил поэкспериментировать - наверное, Лорд Власти и Контроля искусно надоел ему именно до той степени, которая нужна, чтобы согласиться на всё, что угодно, лишь бы проситель смылся. В общем, так, или иначе, царственный Опель отправился в вояж по самым престижными автоаукционам мира, и притащил с одного из них "Ламборджини-Мурсьелаго", цвета чёрный металлик с зеленоватым отблеском. Для затравки.
Правда, кроме этой самой затравки, так ничего и не последовало. Потому что на золотоволосого Лорда глазами новопробуждённого внимательно, оценивающе посмотрела Пустота.
"Что ты есть?" - неслышимо спросила она, - "Ты думаешь, что у тебя есть смысл?"
"Мусор", - констатировала она, через мучительно бесконечный миг, решив, что смысла всё-таки нет. Взметнулось, протанцевав в сгустившемся воздухе несколько серебристых песчинок...
Как Монтеррею хватило самообладания объяснить всё-таки бездне с красивым именем Мурсьелаго, что она теперь - демон-эмиссар Дома Опель и прочее, что необходимо объяснить пробуждённому, не знал даже сам Монтеррей. И знать не хотел, как вообще не хотел знать, ничего, что связано с его последним творением. Бездна равнодушно кивнула, её, в принципе, всё устраивало. Ей было всё равно. Она аккуратно выполняла приказы, передаваемые ей через Фронтеру, который и сам, честно говоря, не хуже бездна, и хранила уединение. К огромной радости всего Дома Опель, который в полном, кроме того же Фронтеры, составе от одного упоминания Демона Безразличия, дрожь пробирала. Пожалуй, если бы ему взбрело в голову, Мурсьелаго, легко мог бы свалить, а то и сожрать Монтеррея, но он не думал об этом. Такая цель была для него слишком мелкой. Зато Монтеррей, очень хорошо запомнил подаренное ему его пробуждённым мгновение беспредельного ужаса и прекратил опыты с чужими марками навсегда.
Впрочем, для бездны по имени Мурсьелаго мелким было вообще всё в этом мире. Все вокруг копошились, интриговали, расширяли сферы влияния, дрались, мирились, заключали и разрывали союзы, мечтали о победах и бесились на поражения. А он смотрел на возню своими невозможными, разум отнимающими глазами, смотрел, словно из далёкого далека, откуда не хотел возвращаться, и на фарфорово-бледном худом лице не отражалось ничего.
А по ночам Мурсьелаго снились сны. Странные, сладко-тревожные сны, в которых звенел-звенел-звенел серебристый песок и неестественно прозрачный воздух пах охотой и властью. В этих снах был замок, таящий тени, и память боли, и обещание силы, и что-то, хранящее свет, за которым хотелось идти. В этих снах была его жизнь, если, конечно, можно назвать живым Демона Безразличия. А ещё в этих снах у Мурсьелаго были крылья, и он купался в холодном сиянии мёртвой луны, такой же совершенный и отрешённый, как она сама...
Наяву псевдоопель помнил только отдельные картинки, обрывки. И не то, чтобы он хотел вернуться туда, в эту серебряную пустыню, но откуда-то у него было нутряное, надрассудочное знание, что картинки эти важны. Важнее чего угодно другого. Нет - единственное, что на самом деле было у него по-настоящему важного. Потому что там, в серебре и прозрачности жил свет, обещающий смысл. Или хотя бы - предчувствие смысла. И такая тоска по этому свету поднималась откуда-то из глубин его, Мурсьелаго, существа, лютая, звериная, страшная, в клочья рвущая несуществующую душу... И - невыразимая ничем, ни словом, ни жестом, ни даже сколь-нибудь оформленной мыслью, её, такую огромную невозможно не измерить, ни обозначить. И только эта тоска, рождённая снами, позволяла Мурсьелаго причислять себя к так называемым живым, она, огромная и смутная, была единственным, что заполняло его пустоту, тем самым запрещая ему избрать несуществование. В существовании не было ни грана смысла, а существование без смысла недостойно того, чтобы его продолжать, но Ламборджини хотелось разобраться.
Однажды, далеко не сразу, Мурсьелаго подошёл со всем этим к Наркотворцу, в конце концов, сны и видения, это "епархия" Второго. Для начала - запустить "пробный шар", просто поговорить. Нет, псевдоопель не боялся Демона Дурмана, он вообще ничего не умел бояться. Просто решиться выйти из-за незримой стены, отделяющей его от "всех остальных" получилось не сразу. Хёндай внимательно слушал, ускользающе улыбался и поил чаем, и это всё тоже что-то напоминало, что-то, отттуда же, откуда песок, замок и луна. Мурсьелаго это нравилось. Он пришёл снова на следующий вечер. И на следующий за следующим.
Второму Лорду было интересно. Наркотворец любил тайны не меньше хвалёного Эксплорера, хоть и не называл себя, в отличие от Форда, исследователем. К тому же он счёл, что мир, который видит во сне псевдоопель - это красиво. Он даже написал залитую лунным светом пустыню и крылатое создание, мчащееся над ней и подарил Мурсьелаго. Картина эта удостоилась чести быть единственным украшением покоев Демона Безразличия, болезненно не любившего всё лишнее и нефункциональное, и потому не допускавшего в своём жилье никаких "финтифлюшек". Разумеется, Монтеррею немедленно доложили и об этом, и вообще о подозрительной дружбе Второго Лорда и чёрно-изумрудного чудовища, но Седьмой махнул на эту информацию рукой. В том, что Мурсьелаго не пойдёт против интересов собственного Дома, Опель был твёрдо уверен, а соваться к демону, пугавшему его до ступора лишний раз не хотелось. Так что всё шло своим чередом.
Впрочем, особой дружбы, в общем-то и не было. Демон Безразличия и Демон Иллюзий пили свой бесконечный чай и занимались расшифровкой образов из снов Мурсьелаго. А ещё им было, если и не хорошо, то по крайней мере не дискомфортно вместе - оба отстранённые, склонные к созерцанию, тихо, но твёрдо презирающие мышиную возню всех остальных, они понимали друг друга с полуслова, идеально чувствуя где можно, а где нельзя сокращать дистанцию. Правда один хотел увидеть в собственном существовании цель и смысл, а второй искал только красоту, но тем не менее... Пожалуй, можно было сказать, что Хёндай постепенно полюбил своего странного собеседника, да и псевдоопель научился различать и числить в себе, если не любовь, то по крайней мере что-то, вроде приязни к среброволосому Наркотворцу. Который, к тому же, умеет поить чаем и улыбаться почти похоже на...
На то, а точнее - на того, кто хранил тот самый свет, то согревающий, то беспощадный, свет, за которым хотелось идти. На самом деле, Мурсьелаго знал, что у света было какое-то имя, но никак не мог его вспомнить. Однозначно не Хёндай, совсем по-другому, но как именно? Самого Мурсьелаго тоже как-то звали, каким-то красивым и необычным словом, похожим на музыкальный аккорд, но этого имени он тоже не помнил. И не считал важным помнить, в отличие от имени света...
Наркотворец, ориентировавшийся в зыбком переменчивом пространстве своих и чужих видений едва ли не свободнее, чем Мурсьелаго в этих его песках, видел и понимал несколько больше самого псевдоопеля. Он достаточно быстро сообразил, что чёрному Ламборджини снится, скорее всего ни что иное, как память его собственной прошлой жизни, и что жизнь эта самая протекала в неком ином, "параллельном" пространстве, совершенно несхожем с миром двух Автосалонов, сражающихся за души одного человечества, что Монтеррей сунулся случайно куда не следовало, и в результате не сотворил, а всего лишь воплотил некую чужеродную сущность. По хорошему со всем этим надо было бы подойти к Террано, но Мурсьелаго ни за что не простит разбалтывания его секретов, и тогда Наркотворцу окажется не с кем пить чай, рассуждая о белых песках. Свойственное Второму Лорду совершенно кошачье любопытство побудило его пытаться заглядывать в память псевдоопеля дальше и глубже, чем это получалось у самого псевдоопеля, и Хёндай знал о Ламборджини капельку больше, чем тот знал сам о себе.
Хёндай не знал другого - что ему делать с этим знанием? Открывать ли собеседнику то, что он сумел разглядеть сам? Например, его, Мурсьелаго, настоящее - из той жизни имя? Имя ведь, не просто сплетение звуков, это обозначение сути, "я-есть" каждого живущего. А в пространстве Автосалона, где всё пронизано магией, имя влияет на судьбу напрямую. Что будет с Ламборджини Мурсьелаго, Демоном Безразличия, эмиссаром Золотого Дома, если вдруг назвать его так, как его на самом деле зовут - Улькиорра Шиффер, Куатро Эспада? И что будет, если назвать по имени этот его свет?.. Хёндай чуть опускал ресницы в ответ на невысказанный и даже неосознанный пока вопрос бывшего арранкара, и молчал, не уверенный, что время ответа пришло...
...Хёндай-наркотворец сидит на пороге своего дома, на самом деле не существующего ни в какой реальности. Дома, сотканного из видений, меняющего форму с калейдоскопической быстротой и прихотливостью. Сегодня дом немножечко похож на усадьбу эпохи Хэйан. И из изысканно-небрежно прибранного сада доносится тягучая мелодия бамбуковой флейты.
Хёндай-наркотворец думает о текучке. Миссии-хрениссии, сферы-эгрегоры, ЛендРовер, как всегда нагло утянувший из-под контроля несколько важных для Хрустального Дома фигур в человеческом мире. Любимый приём Изумрудного - обнаружить какого-нибудь там "прогрессивного" поэта, или художника, которого Наркотворец с любовью и тщанием поил своим отравным вдохновением, и... И купить дарование на корню, предложив бабки и популярность. После этого приходится заниматься неприятной работой - убирать ненужное. А Хёндай - гуманист, Хёндай убивать не любит... Но не Роверам же оставлять экс-проводника своей силы!
Фирму их всех производительницу под кардан и большим таховским загибом, дела Второго Дома по нынешним временам не так хороши, как следовало бы. И из за кого? Ровер - наглое ничтожество, Монтеррей - надутое ничтожество, тот же чёртов Тахо... Материться по-настоящему утончённый Наркотворец не позволял себе даже мысленно. Хотя иногда хотелось, ещё бы не хотелось...
Вся жизнь демона - это утверждение его Силы. Той, что породила его, той, что он собой воплощает. И каждый из Лордов мечтает, чтобы именно его Сила в конце концов затопила весь мир, пропитав собой всё до мельчайшей частицы и даровала тем самым высшую власть Её живому олицетворению. Человечество коптит себе щедро приправленное смогом небо, и знать не знает о кукловодах, дёргающих за ниточки. О том, что все войны сегодняшнего дня искусно срежиссированы Тахо, о том, что идеи большинству учёных подбрасывает Эксплорер, а все молодёжные беспорядки вдохновляет Паджеро. И что ни одна война ещё не превратилась в Третью Мировую, ни один яйцеголовый маньяк не додумался-таки до какого-нибудь абсолютно смертельного вируса, а жаркая волна бессмысленных бунтов не снесла ещё усталые города только потому, что восемь остальных марионеточников пристально следят за девятым, не позволяя ему стать главным, а тем более - стать единственным. Взаимообразно следят. И гадят. Как могут.
Хуже актёров в провинциальном театре, - презрительно думает Наркотворец, посылая кого-то из подчинённых разваливать проекты конкурентов. Ему смертельно надоело это всё, он хочет скорее победить и сожрать остальных, кроме разве что симпатичного и созвучного ему Мицубиси и посвятить себя разведению персидских кошек. Он даже сочинил как-то стихи о своей усталости от бессмысленной гонки, но спрятал их как можно дальше. С этой трассы свернуть некуда - свернувшего моментально сожрут самого. И Силу его расклюют старательно - по спектрам, по тончайшим оттенкам и не скажут никакого "спасибо".
Души людей, взятых Домом под контроль - это его капитал плюс набор инструментов воздействия на другие души. Обладатели таких душ живут на износ, отдавая хозяевам до крохи талант, время, разум, чувства, жизненную силу, всё до последнего биения сердца, а всё, что они делают, несёт проклятье - отблеск воли великого Лорда, которому нужна победа и власть. "Капитал" зарабатывается по-разному.Тахо предпочитает собирать свой урожай с безликих многотысячных масс - каждый упивающийся силой солдафон, каждый давным давно разучившийся жить на "гражданке" наёмник принадлежит ему, а эмиссары Стального Дома, словно древние валькирии незримо мечутся над "горячими точками", собирая кровавую жатву. Монтеррей, использует интриги, роскошный Опель, в изменённом облике, конечно, вхож в дома всех "сильных мира сего" и правители стран, хозяева корпораций, властители дум миллионов покорно пляшут под дудочку Демона Власти и Контроля. Но в ответ сладким и страшным безумием бунта там и сям заражает улицы Паджеро - и летят в лимузины бутылки с "коктейлем Молотова", и кусок арматуры в руке скинхеда встречает удар резиновой дубинки полицейского, а в подворотнях и кухнях юные голоса под треньканье дешёвенькой гитары выводят песни, чьи слова - не слова, а пламя. С виртуозной тонкостью дирижирует человеческой мыслью бесноватый изыскатель Эксплорер - и познание превращается в проклятие, принося разочарования вместо открытий, и вместо радостных истин - зыбь бесконечного сомнения. Крайслер, этот улыбчивый ковбой, гарцующий на кобыле по имени Бездумие тоже в совершенстве умеет неслышимо шептать человеческому сердцу, сметая запреты, диктуя жажду забыть и предать всё на свете ради лишнего толчка адреналина в крови, а потом хохочет над бессмысленными смертями глупцов. Иссушающей, обескровливающей рутиной, бессилием и безверием дышит на живую жизнь Хаммер, и поглощает всех, слишком слабых, чтобы выстоять перед болотным смрадом его ядовитого дыхания, Хаммер одинок, у него нет даже полноценного Дома, но в потенциале он сильнее остальных восьми, так как слабые всегда в большинстве. Террано любит чёрные силы в классическом и традиционном понимании этого термина, он и его Дом работают точечно, ювелирно, в его арсенале найдутся и твари из жутких легенд, и проклятия, и даже договоры на шелестящем пергаменте, которые человек подписывает, ка положено - кровью. А ещё Аметистовому Дому принадлежит страх, и все, сожранные страхом, заглянувшие в безумие пополняют его бесчиленную армию покорных воле хозяина призраков. Оружие прямо противоположное по виду и действию использует ЛендРовер, властитель Алчности, имя этому оружию - деньги и сила денег. Как и Монтеррей, он водит близкое знакомство с теми, в чьих руках судьбы тысяч и миллионов, вот только наркобароны и иные короли преступного мира встречаются в его окружении чаще принцесс и кинозвёзд.
Сам Хёндай, повелитель иллюзий, покровитель наваждений предпочитает, в полном соответствии со своей утончённой натурой покорять мир с помощью искусства. Своего и чужого. Ну, и наркотиков немного, глупо было бы упускать такой роскошный источник человеческой жизненной энергии и порабощённых душ. Последние, правда, по большому счёту ни на что путное не годятся, ну, что возьмёшь с дегенератов с выжженными мозгами, к тому же, эта сфера влияния очень близко граничит с владениями ЛендРовера (наркоманы - под контролем Хрустального Дома, а вот наркоторговля - уже Изумрудного), но тем не менее... При мысли о наркоманах среброволосый Лорд, прозванный Наркотворцем скорее уж за гипнотическое обаяние, каждый раз болезненно кривится - это так примитивно, нетонко. Он, Хёндай - артист, причём артист гениальный. Каждый его ход, каждый приём - шедевр. Чего стоит хотя бы одна идея напитывать его, Второго Лорда личной Силой музыкальные инструменты и принадлежности для живописи, а потом продавать их в магазинчике Грандиера! Человек, купивший там что-либо обретал вдохновение - болезненное, бездонное, бушующее, каждый его аккорд, или мазок ошеломлял и завораживал. И что с того, что расплатой за возможность стать гением было всего лишь то, что тело творца сгорало за несколько месяцев, а счастливцы, причастившиеся его таланта через те же несколько месяцев сходили с ума? Лишь Красота вечна, и лишь Красота на самом деле достойна того, чтобы во имя её жить и умереть! Во всяком случае, если бы Серебряный мог, он и сам бы с удовольствием воспользовался "заряженными" красками и кистями, если бы дожил вдруг до творческого кризиса, но, увы, собственная магия ни на одного из демонов Автосалона не действует.
Да, Хёндай по праву считал, что его, только его Сила и суть достойна окончательной победы. Но, к сожалению, остальные восемь думали точно так же, а Повелитель Фрейтлайнер вообще полагал, что пресловутый мир надо захватить исключительно для того, чтобы разрушить, насытившись его агонией. Причём, вместе со всеми амбициозными помощниками разрушить, вот что самое гнусное. И плевать ему на то, что все его Девять ни Хаммера не хотят разрушать, а хотят - жить и править. Фрейтлайнер сильнее, во всяком случае, пока, сильнее даже Девятерых всех вместе взятых, так что его отнюдь не вдохновляющие планы на будущее тоже приходится учитывать. И стараться завоёвывать вышеупомянутый мир не так быстро, чтобы Большой Грузовик не успел до этого перестать быть сильнее, но при этом не так медленно, чтобы наполучать от Повелителя по "кенгурятнику". В результате закономерно имеем что? Правильно - интриги, интриги, море интриг! Сами "кормим" Монтеррея своей энергией, а он, конечно, только рад подобрать. Наркотворец (как, впрочем, и Паджеро и Тахо) кромешно устал от этого, от мерзкой грызни, от необходимости просчитывать каждое слово и каждый шаг. Возможно, именно поэтому ему так импонирует прямолинейный бунтарь Мицубиси. Импонировал бы и Тахо, но уж слишком Комендант груб. И возможно, поэтому же, он, Хёндай (Как же неестественно звучит это слово в устах и даже мыслях Демона) полюбил, да - полюбил этого странного псевдоопеля, Мурсьелаго. Такого отрешённого, такого нездешнего. Знать не желающего всеобщей суеты сует . И белые пески его снов - разве они не благословенный край чистоты и тишины, изначально и вечно свободные от всего этого? Конечно, сам псевдоопель, вроде бы, говорил, что там в песках тоже кого-то едят, но ведь едят, побеждая в честном бою, без всех этих гадких подковёрных игрищ. Сильнейший - слабейшего, в полном соответствии с законами великой Природы, пожалуй, окажись вдруг сам Наркотворец в этой пустыне, он бы там не пропал, с его-то совершенным владением иллюзорной силой, которой явно хватило бы, и дичь подманить и от других охотников отбиться... Но, увы, этот чистый и честный мир - только видения прошлого, да и то - чужого, и как бы Хёндай не любил мечты, жить всё равно придётся в реальности, хоть она и неприглядна. К тому же, монохромное однообразие очень скоро надоест капризному и любопытному Наркотворцу до оскомины. А вот пожить там недельку было бы интересно...
Кстати, о Мурсьелаго.... Что-то он обещал прийти, но задерживается. А ведь псевдоопель отличается безупречной, чуть ли не болезненной пунктуальностью. Неужели, с ним произошло что-то плохое?
Или... Не "произошло". а "произойдёт"? С этими Опелями никогда нельзя быть уверенным, что собеседник, уехавший вчера вечером в сторону их "террариума единомышленников" сможет вернуться для продолжения разговора, а не окажется старательно оплакиваемой жертвой "несчастного случая". Хотя, нет Кто угодно, только не Мурсьелаго, он же обронил как-то, что даже сам Монтеррей его боится. Или всё-таки...
Впервые в жизни Хёндай-Наркотворец, могущественный Лорд Второго Дома беспокоился не за себя, а за кого-то. И мучительно не мог понять: находит он это чувство болезненным, омерзительным и недостойным себя, или же наоборот - утончённо вдохновляющим и красивым. А нечаянный виновник его беспокойства попросту застрял в пробке, будучи в Городе с каким-то ерундовым поручением. И сейчас покорно стоял на сизом от выхлопов душном проспекте вместе с безмозглыми автомобилями обычных людишек, вместо того, чтобы отвести этим самым людишкам глаза и спокойно переместиться между реальностями. Мурсьелаго всегда играл по правилам. Мурсьелаго любил скрупулёзно исполнять правила. И здесь, и там, где его чаще называли Улькиорра...
А "полюбить" значит "бояться потерять"...
...Белые песчинки под чёрным, прозрачным, таким близким небом...
Светло-серый купол, под куполом - замок, над замком искусственное как его там... да - солнце. Оно совсем не нравится миниатюрному арранкару, мир под ним - слишком яркий, до боли, до крика, до рези под веками и серьёзного опасения ослепнуть, но так решил Пришедший. Тот, кто обещал свет и смысл.
В замке -Тронный Зал, а в зале, соответственно, трон, а на троне - тот, кто обещал смысл и принёс солнце. Белые одежды, мягкие манеры, тёплый взгляд и завораживающий голос. И - множество тайн, невидимо и неслышно пришедших вместе с ним.
Кто-то говорит, что он - бог.
Кто-то говорит, что он - враг. Что ему наплевать на самом деле на всех жителей пустыни и их желания, что он - чужак, которого надо изгнать.
Маленький арранкар ничего не говорит, он вообще предпочитает молчать. Не потому что ему нечего сказать, а потому что он знает мало слов. Они все знают мало слов, ведь вокруг так мало всего того, что надо называть словами.
Раньше самый тихий из тех, кто принял новую силу из рук нового бога (или врага) знал этих самых слов ещё меньше. Это нынешний Вожак подарил ему кое-какие. Он вообще при каждой встрече дарит слова, а ещё, что даже ценнее - направления для мыслей. У крылатого зеленоглазого существа слишком гибкий и быстрый ум, который постоянно нуждается в новых задачах. А в пустыне так мало того, о чём можно думать.
Поэтому крылатое существо "любит Ками-сама", словами это точнее всего можно назвать так. "Любит" - это значит, хочет быть рядом, потому что когда рядом, то становится как-то по-особенному хорошо. и ещё есть много-много о чём думать, а думать он тоже любит, может быть, даже больше, чем Ками-сама. Или думать он любит чуть иначе, чем Ками-сама, чуть иным ощущением, и об этом тоже стоит подумать...
А все остальные просто мусор, они не дарят слов и о них скучно думать. Они совсем бесполезные.
Маленький арранкар сидит на подоконнике своих покоев, устремив неподвижный ярко-изумрудный взгляд на белую луну. Его окно нормальное, за ним нет никакого противного "солнца".
Маленький арранкар думает о Ками-сама. И ему хорошо...
- Пожалуй, хватит на сегодня...
Лорд Хёндай утомлённо откидывается в кресле, тонкими пальцами растирает виски. Копание в образах из снов-воспоминаний Мурсьелаго обоим даётся тяжело. Это не у школьниц из Города в мозгах куролесить, у тех всё просто.
- Чаю можно? - интересуется Мурсьелаго. Он тоже устал, как рейсовый автобус, несколько часов транса всё-таки не шутка. Но он, конечно же, этого не покажет, во-первых, он вообще считает ниже своего достоинства выказывать внешне любую, пусть хоть самую крохотную и самую естественную и объяснимую слабость, а во-вторых. Хёндай и так всё понимает. Только Хёндай по натуре актёр, ему наоборот - всякую мелочь надо обыграть, обозначить. На взгляд Мурсьелаго в этом нет смысла, но каждому - своё.
Кто-то из хёндовских легковушек неслышно скользя по комнате накрывает изысканный чай и исчезает. Легковушки Мурсьелаго побаиваются и предпочли бы, чтобы их Лорд вообще не имел с жутковатым псевдоопелем никаких дел, но их мнения никто не спрашивает. А Наркотворцу интересно.
- Этот... хммм... Ками-сама, он твой сородич? Он той же природы, что и ты?
Это тоже обязательно. Обмен вопросами-ответами после транса. Хёндай спрашивает, а Ламборджини должен отвечать не задумываясь, на основании одних только ощущений. Это называется "интуиция", у него, жёсткого логика, с таковой туговато, но Мурсьелаго старается - ведь ему самому тоже хочется всё это знать.
- Он... Он нет, он пришёл оттуда... Где настоящее солнце... Вот - ещё слово - это называлось "Сэйрэйтэй", или как-то похоже.
Хёндай берёт со стола блокнот и аккуратно записывает новый термин. Надо будет, кстати, покопаться в библиотеках, конечно, картины из снов Мурсьелаго явно принадлежат какому-то иному, неизвестному ни в Городе, ни в Автосалоне пространству, но вдруг окажется, что это всё-таки Земля? Не другой мир, а какая-то неизвестная страница земной истории? Атлантида та же? Надо проверить.
- А как звали повелителя ты не можешь сказать?
- Нет.
Мурсьелаго опускает голову. На которую вот прямо сейчас опять безжалостно обрушился очередной приступ интуитивного же, Фрейтлайнер его задери, понимания, что это важно. Это так огромно, непредставимо важно - знать имя того, кто сидел на сумрачном троне и дарил новые слова. Это важнее даже, чем знать своё собственной настоящее имя, но он не помнит, не помнит, не может вспомнить даже если сосредоточит на этом все силы, вслушиваясь в себя так напряжённо, что от этого напряжения похолодеют судорожно сцепленные пальцы, в глазах потемнеет и мерзкий горячий комочек новорождённой головной боли зашевелится у правого виска... Хоть эта равнодушная дурища-вселенная рухнет сейчас, Мурсьелаго не сможет вспомнить, он уже много раз пытался - и ничего... А ведь должен. Должен-должен-должен-должен, почему-то именно это кажется самым нужным. А ещё почему-то неумолимо знается откуда-то, что - или сейчас, или никогда...
Он тихо полушипит-полустонет сквозь стиснутые зубы, скорее от злости на собственное бессилие, чем от боли, уж чем-чем, а болью его не напугаешь, и этот почти незаметный, едва слышный звук, призванный выражать отчаянье - самое яркое проявление чувств, которое когда-либо видел Наркотворец у спсевдоопеля. Впрочем, какой он, к Фрейтлайнеру с Хаммером, Опель...
Второй Лорд невесомо касается чёрных волос Мурсьелаго, не ласка даже, не утешение, а вопрос "что с тобой?" на языке безмолвия. Ламборджини приходит в себя мгновенно, прикосновений в его жизни ещё меньше, чем слов, и поэтому каждое - сродни взрыву, попробуй тут, не приди.
- Извини, - Наркотворец отводит, нет - отдёргивает руку так быстро, так, как это бывает, если случается, забывшись, перепугать какое-то недоверчивое животное, одновременно опасное и хрупкое. Впрочем, этот Мурсьелаго почему-то всегда ассоциировался у него не с машиной, а именно с животным, может быть даже - с летучей мышью...
- Всё в порядке. - псевдоопель коротко мотнул головой, - Это Вы извините. Давайте дальше.
На самом деле, сейчас ему почему-то совсем не хочется "дальше". Не хочется продолжать сеанс, играть в вопросы и ответы, рассказывать про серебряные пески. Ему хочется только одного - чтобы тот-кто-обещал-смысл оказался рядом. И простил непутёвого демона за то, что тот забыл, как его зовут...
Но это никак невозможно. И Мурсьелаго усилием воли гонит от себя всё, мешающее сосредоточиться на работе, на этом самом "дальше".
Наверное, даже не ради результата работы.а просто - чтобы делать её. Делать нечто привычное, кажущееся разумным. Потому что иначе почему-то сейчас - страшно, может быть, впервые в двух жизнях - страшно... Вопросы Наркотворца сломали, наконец, в псевдоопеле что-то. Какую-то стену. И в пролом с неудержимостью лавового потока хлынула такая звериная, лютая, страшная тоска по прежнему миру, по песку этому родному шепчущему, по собственной утраченной цельности и самое главное - по хозяину замка, и даруемому им смыслу... Нет, тоска - явно не то слово, тоска по всему вышеперичисленному была и раньше. Он даже считал, что именно она и заставляет его продолжать осуществлять процесс жизнедеятельности. Сейчас это было нечто, вообще никакими словами не описуемое. Физически ощутимое, пронзающее, каждую клеточку тела и каждую искру силы, отнимающее дыхание, сравнимое разве лишь... Разве лишь с чем? С голодом Холлоу, вот с чем, пропади они пропадом, эти странные сны, вот так растерзавшие его пустую и бессмысленную, но всё-таки - жизнь!.. А Он... Он не придёт, он никогда больше не придёт, с ним что-то случилось, что-то ужасное, непоправимое, и в этом виноват сам Мурсьелаго... нет - не Мурсьелаго, а Улькиорра, Куатро...
Он пытается отогнать от себя это, похожее на голод Холлоу, вернуть контроль над собой, остаться в рассудке, он хочет, но сейчас почему-тог уже не может, он скользит в безумие, в ледяной, чёрный водоворот...
То, что ни капли этой жути не просочилось наружу, не обозначило своё присутствие ни стоном, ни болью во взгляде, ни сжавшимся кулаком, не обмануло чуткого Наркотворца. Скорее той самой интуицией, чутьём, он понял, что именно происходит, внутренним взором увидел, что цели они добились - память существа, которым был Мурсьелаго на самом деле, наконец, пробудилась, и сейчас властно перекраивает под себя душу и суть того, кто на самом деле так и не был никаким Опелем, да и не должен был им быть, и что это больно, так больно, что Улькиорра неудержимо теряет разум.
Лёгкий жест тонких пальцев - и вокруг неподвижного Мурсьелаго закружились белоснежные маковые лепестки. Хёндаю уже приходилось видеть, как рвётся из плена душа, которой вдруг стало тесно в привычном теле, в реальном мире, которую ледяными когтями полосует отчаянье, родившееся из-за того, что он, Хёндай отравил эту самую душу, показав чуть больше, чем следовало бы видеть. Взять под контроль, чтобы заставить не сойти всё-таки с ума - Второму Лорду уже приходилось это делать, хотя ситуация тогда была, конечно другой. А Мурсьелаго сильный, очень сильный, надо сейчас вытащить его из шока, а дальше он справится, нет - они вместе справятся, ведь этот мрачноватый Ламборджини дорог ему, по-настоящему дорог...
Белые лепестки, белые искры-песчинки, граница двух памятей, двух реальностей. Наркотворец напряжённо всматривался в чужую и чуждую суть, стараясь поймать образы, которые жестокое и милосердное забвение скрывало ещё от самого Мурсьелаго, которые он предполагал вытаскивать на поверхность постепенно и осторожно. Так далеко в глубину этого разума Хёндаю погружаться ещё не приходилось, да он и не думал, что понадобится. Но Хёндай Галлопер всё-таки не зря носит титул главы Хрустального дома. он справится, он найдёт единственно нужное решение. Уже нашёл - вот оно! Теперь совсем просто - соткать соответствующую иллюзию и защитить маленького Улькиорру от слишком огромного отчаянья. А потом, опять же постепенно и осторожно, отпускать. Он сильный, он выдержит, он сумеет примириться с действительностью. А если и не сумеет, иллюзию всегда можно и возобновить. И так, наверное, будет даже красивее, хоть и печальней...
Первым, что ощутил Улькиорра, когда вернулся из своей ледяной круговерти была знакомая рейацу. И рука Ками, бережно сжимающая его плечо...
...- Значит, ты был зверем?
Мурсьелаго коротко кивнул:
- Да. Точнее, не совсем зверем, но что-то, вроде того... - он едва заметно брезгливо поморщился - словесная формулировка того, чем-он-был-на-самом-деле никак не давалась, ускользала, пряталась в размытой неконкретности, а Мурсьелаго так не любил нестрогих формулировок. "Словесного мусора", как называл это он сам.
Разговор этот происходил спустя неделю с того дня, когда псевдоопеля едва не угробило прошлое, властно рванувшееся наверх из глубин памяти. Нет, не псевдоопеля, какой он, к этим, как их там, меносам, вообще Опель? Улькиорру.
- Я... То-есть, мы все... Мы настолько же звери, насколько вы - машины, - очередная попытка объяснения выглядела ещё беспомощнее, а значит - ещё противнее, чем все предыдущие.
Наркотворец отпил глоток чая.
- А мы - машины в разной степени, иногда - в весьма малой, как, например, Террано. Скорее уж мы - стихии. Стихии и спектры стихий, если можно так выразится. Квазиживые олицетворения того. что порабощает человеческие души. Поставленные на колёса скорее уж ради боевой мощи.
- А мы были - Лики Смерти. И мы жрали души. - эхом откликнулся Улькиорра. - Почти похоже, но в нас было и хищное, звериное. Только во мне меньше, чем в остальных-прочих.
- Лики Смерти... - повторил Хёндай. - Красиво. Я имею в виду - по звучанию.
- Ты всегда мыслишь только категориями "красиво-некрасиво" - Мурсьелаго почти улыбнулся.
- А ты - "рационально-нерационально". Или вообще - "мусор-не мусор" - откровенно поддел собеседника Второй Лорд. и добавил. мгновенно посерьёзнев:
- Знаешь... Я хотел бы хоть на миг почувствовать себя зверем...
Улькиорра ответил только вопросительным взглядом. Он вообще предпочитал избегать слов, если можно было обойтись без них.
За эту страшную неделю, которую Мурсьелаго валялся, отходя от шока в спальне Наркотворца (на "летучки" к Монтеррею всё это время бегала безотказная Соника. укутанная в соответствующие иллюзии) эти двое как-то легко и естественно перешли на "ты". Не то, чтобы они сдружились, дружба и всё на неё похожее вряд ли вообще была доступна пониманию таких отстранённых.холодных и скупых на чувства существ, но как-то срослись. Сжились в единое целое, настолько, насколько это было для них вообще возможно. Оказались взаимно приемлемыми, оказывается, без усилий могущими не причинять друг другу дискомфорта. соприкасаясь словами. руками и разумами. И очень это ценили,прекрасно отдавая себе отчёт, насколько каждому из них сложно было бы найти ещё кого-то. чьё присутствие рядом не причиняет страха. боли и отвращения. Конечно же, они не обсуждали это - просто поймали интуицией и ею же выбрали считать, что так правильно. Мурсьелаго даже, пожалуй. не против был бы совсем уйти во Второй Дом. если бы попытка ухода не грозила последствиями в виде невыносимо грязного и мерзкого скандала с ревнующим подчинённых Монтерреем.
И разговоры их становились всё более откровенными. Почти как с...
- Я не помню. как быть зверем. Хёндай. - чуть склонил голову Улькиорра. - Или сейчас не помню.
- Я в твою память долго ещё не полезу! - чуть более испуганно. чем хотелось бы, сказал Наркотворец. - Извини. хватило мне того раза.
Мерцающие тёмно-зелёные глаза на миг стали ледяными. как Забвение.
- А ты ведь принимал его облик. так?
- Да. принимал. Когда приходилось вновь и вновь звать твою суть оттуда. куда она упрямо сползала. измученная войной между двумя памятями. - Аметистовый взгляд встретил изумрудный так, как встречают друг друга скрестившиеся клинки. Но в этом тоже была близость, никому другому Мурсьелаго попросту не позволил бы понять, что для него на свете бывают какие-то важные вещи.
- Войны. которую породил ты. изволив ставить на мне эксперименты.
- Которые тебе были ещё нужнее, чем мне... Куатро. А повинуясь моим. точнее. Его приказам ты наскребал в себе силы выжить.
Мурсьелаго прикрыл глаза. демонстрируя, что на этот раз крыть ему нечем.
- А про зверя... - перевёл он через несколько секунд разговор на другую тему. - Зверем становиться не надо. Ничего в этом хорошего нет.Я не помню конкретики, но сами ощущения сейчас вспомнил. Сначала ты целую гнусную вечность ползаешь в крови и грязи, сжирая всё. что не успело удрать. Разум корчится от омерзения. потому что осознаёт всю сосущую бессмысленность такой вечности, но инстинкт не позволяет тебе даже задуматься о том, чтобы с ней покончить. А потом приходит он - самопровозглашённый боженька с маленьким шариком в руке. И губы его шевелятся. суля тебе силу, которая тебе не нужна. и ты идёшь за ним, потому что глаза его обещают нечто гораздо более нужное - смысл. Или хотя бы иллюзию смысла. И ты идёшь за ним, туда. где тебе придётся очень быстро понять, что ты для него - всего лишь орудие. пешка. Что ты стоишь ровно столько. сколько ты стоишь. и будешь двигаться по доске. когда он решит тобой походить. Но осознав это. ты даже возненавидеть его по-настоящему не умеешь, потому что даже этот жалкий смысл лучше. чем вообще никакого.
- Улькиорра. мы в том же положении. - Наркотворец соткал на краю стола иллюзию маленького грузовичка и заставил мультяшно взорваться. -Только наша уродина даже на красивую ложь для нас поскупилась. Фрейтлайнер гораздо примитивнее. чем мы. но намного сильнее. Он не скрывает. не трудится скрывать, что пробудил нас, чтобы мы для него взяли человечество под контроль, после чего он его уничтожит. Вместе с нами. разумеется.
- Но зачем? - Мурсьелаго непонимающе взглянул на Серебристого, - это же нерационально. Править. властвовать. это мне понятно. Но уничтожить просто ради уничтожения?
- Он тварь из каких-то тёмных глубин вселенной, его ведёт только инстинкт. - Наркотворец вздохнул. И продолжил - неожиданно не только для собеседника. для себя самого:
- Я служил бы твоему Айзену. Лечь в основание трона своего Бога - это хотя бы красиво.
- Опять твоё "красиво"... - почти ворчливо откликнулся Улькиорра. И вдруг.через несколько секунд выдохнул, успевая беспомощно удивиться самому себе:
- А... Ты можешь...Показать мне его ещё раз?
Вместо ответа взвихрились белые лепестки.
И с ленивым любопытством взглянула вечно ущербная луна в высокие стрельчатые окна замка тишины , и тёплые шоколадно-карие глаза блеснули обманчиво тепло. колыхнулся белый шёлк и время исчезло для Четвёртого...
Наркотворец. на то и Наркотворец. чтобы найти для каждого именно его сладостную отраву. Но нигде во Вселенной нет ни глотка дурмана для него самого.
Хёндай делал привычную работу - ткал ещё один иллюзорный мир. для того. кому он нужен. Айзен-Ками-сама ласково и безмятежно улыбался своему потерянному и возвращённому Куатро. а мысли самого Хёндая были далеко.
Сейчас он почти ненавидел Мурсьелаго.
Потому что завидовал.
Потому что у него самого нет, не было и не будет даже такого Бога.
Кроме...
Разве что...
Нет. это невозможно...
Но всё же...
Нет, всё-таки невозможно... И от этой невозможности так больно...
Где-то в невообразимой дали. в зыбкой глубине параллельно-перпендикулярных пространств обескровленный, но не сломленный узник вздрогнул. ощутив, что его разума что-то коснулось...И всем существом своим отчаянно потянулся навстречу этому прикосновению... И криво усмехалась ущербная луна на странной картине с белым песком и крылатой тварью, глумясь над бессилием глупого слова "невозможно"...
URL записиДавным давно
А сейчас, бродя по заброшенному блогу в поисках материалов к совсем другой теме, мы перечитали её и внИзапно поняли, что именно так и нужно было.
Потому что дальше должна начаться уже совсем другая история.
А навёл нас на эту мысль факт существования на свете потрясающе красивой машины - Ламборджини-"Мурсьелаго"
приключения духа странного перевоплощения Улькиорры в не менее странном мире Хёндая
Почему-то ему кажутся странными самые обычные вещи. Даже смена дня и ночи помимо воли рассудка представляется чем-то неестественным. В своих апартаментах он устроил почти полное затемнение с имитацией мертвенного лунного серебра. Кому чужому, если он, конечно, не Ниссан, страшновато входить, кажется, что эти комнаты не принадлежат привычному миру, что если сделать на шажок больше дозволенного, можно уже не вернуться. Впрочем, точно такое же ощущение возникает и если просто рискнуть посмотреть в глаза хозяину покоев, залитых искусственным ночным светом, в холодный мерцающий омут тёмной зелени - затянет и не отпустит, бросит как мусор на границе реального и нереального, на незримом пороге между мгновением и вечностью. Нет уж, от обладателя таких вот глаз лучше держаться подальше, тем более, что этот самый обладатель и характером отличается тем ещё...
Монтеррей, помнится, битые две недели приставал к Повелителю с разговорами о том, что Опелей-де мало, и хорошо бы ему, Монтеррею разрешили повзаимодействовать с самыми дорогими и пафосными автомобилями мира, так как "они же по духу вполне соответствуют сути Золотого Дома", и прочая, прочая, прочая... Фрейтлайнер милостиво позволил поэкспериментировать - наверное, Лорд Власти и Контроля искусно надоел ему именно до той степени, которая нужна, чтобы согласиться на всё, что угодно, лишь бы проситель смылся. В общем, так, или иначе, царственный Опель отправился в вояж по самым престижными автоаукционам мира, и притащил с одного из них "Ламборджини-Мурсьелаго", цвета чёрный металлик с зеленоватым отблеском. Для затравки.
Правда, кроме этой самой затравки, так ничего и не последовало. Потому что на золотоволосого Лорда глазами новопробуждённого внимательно, оценивающе посмотрела Пустота.
"Что ты есть?" - неслышимо спросила она, - "Ты думаешь, что у тебя есть смысл?"
"Мусор", - констатировала она, через мучительно бесконечный миг, решив, что смысла всё-таки нет. Взметнулось, протанцевав в сгустившемся воздухе несколько серебристых песчинок...
Как Монтеррею хватило самообладания объяснить всё-таки бездне с красивым именем Мурсьелаго, что она теперь - демон-эмиссар Дома Опель и прочее, что необходимо объяснить пробуждённому, не знал даже сам Монтеррей. И знать не хотел, как вообще не хотел знать, ничего, что связано с его последним творением. Бездна равнодушно кивнула, её, в принципе, всё устраивало. Ей было всё равно. Она аккуратно выполняла приказы, передаваемые ей через Фронтеру, который и сам, честно говоря, не хуже бездна, и хранила уединение. К огромной радости всего Дома Опель, который в полном, кроме того же Фронтеры, составе от одного упоминания Демона Безразличия, дрожь пробирала. Пожалуй, если бы ему взбрело в голову, Мурсьелаго, легко мог бы свалить, а то и сожрать Монтеррея, но он не думал об этом. Такая цель была для него слишком мелкой. Зато Монтеррей, очень хорошо запомнил подаренное ему его пробуждённым мгновение беспредельного ужаса и прекратил опыты с чужими марками навсегда.
Впрочем, для бездны по имени Мурсьелаго мелким было вообще всё в этом мире. Все вокруг копошились, интриговали, расширяли сферы влияния, дрались, мирились, заключали и разрывали союзы, мечтали о победах и бесились на поражения. А он смотрел на возню своими невозможными, разум отнимающими глазами, смотрел, словно из далёкого далека, откуда не хотел возвращаться, и на фарфорово-бледном худом лице не отражалось ничего.
А по ночам Мурсьелаго снились сны. Странные, сладко-тревожные сны, в которых звенел-звенел-звенел серебристый песок и неестественно прозрачный воздух пах охотой и властью. В этих снах был замок, таящий тени, и память боли, и обещание силы, и что-то, хранящее свет, за которым хотелось идти. В этих снах была его жизнь, если, конечно, можно назвать живым Демона Безразличия. А ещё в этих снах у Мурсьелаго были крылья, и он купался в холодном сиянии мёртвой луны, такой же совершенный и отрешённый, как она сама...
Наяву псевдоопель помнил только отдельные картинки, обрывки. И не то, чтобы он хотел вернуться туда, в эту серебряную пустыню, но откуда-то у него было нутряное, надрассудочное знание, что картинки эти важны. Важнее чего угодно другого. Нет - единственное, что на самом деле было у него по-настоящему важного. Потому что там, в серебре и прозрачности жил свет, обещающий смысл. Или хотя бы - предчувствие смысла. И такая тоска по этому свету поднималась откуда-то из глубин его, Мурсьелаго, существа, лютая, звериная, страшная, в клочья рвущая несуществующую душу... И - невыразимая ничем, ни словом, ни жестом, ни даже сколь-нибудь оформленной мыслью, её, такую огромную невозможно не измерить, ни обозначить. И только эта тоска, рождённая снами, позволяла Мурсьелаго причислять себя к так называемым живым, она, огромная и смутная, была единственным, что заполняло его пустоту, тем самым запрещая ему избрать несуществование. В существовании не было ни грана смысла, а существование без смысла недостойно того, чтобы его продолжать, но Ламборджини хотелось разобраться.
Однажды, далеко не сразу, Мурсьелаго подошёл со всем этим к Наркотворцу, в конце концов, сны и видения, это "епархия" Второго. Для начала - запустить "пробный шар", просто поговорить. Нет, псевдоопель не боялся Демона Дурмана, он вообще ничего не умел бояться. Просто решиться выйти из-за незримой стены, отделяющей его от "всех остальных" получилось не сразу. Хёндай внимательно слушал, ускользающе улыбался и поил чаем, и это всё тоже что-то напоминало, что-то, отттуда же, откуда песок, замок и луна. Мурсьелаго это нравилось. Он пришёл снова на следующий вечер. И на следующий за следующим.
Второму Лорду было интересно. Наркотворец любил тайны не меньше хвалёного Эксплорера, хоть и не называл себя, в отличие от Форда, исследователем. К тому же он счёл, что мир, который видит во сне псевдоопель - это красиво. Он даже написал залитую лунным светом пустыню и крылатое создание, мчащееся над ней и подарил Мурсьелаго. Картина эта удостоилась чести быть единственным украшением покоев Демона Безразличия, болезненно не любившего всё лишнее и нефункциональное, и потому не допускавшего в своём жилье никаких "финтифлюшек". Разумеется, Монтеррею немедленно доложили и об этом, и вообще о подозрительной дружбе Второго Лорда и чёрно-изумрудного чудовища, но Седьмой махнул на эту информацию рукой. В том, что Мурсьелаго не пойдёт против интересов собственного Дома, Опель был твёрдо уверен, а соваться к демону, пугавшему его до ступора лишний раз не хотелось. Так что всё шло своим чередом.
Впрочем, особой дружбы, в общем-то и не было. Демон Безразличия и Демон Иллюзий пили свой бесконечный чай и занимались расшифровкой образов из снов Мурсьелаго. А ещё им было, если и не хорошо, то по крайней мере не дискомфортно вместе - оба отстранённые, склонные к созерцанию, тихо, но твёрдо презирающие мышиную возню всех остальных, они понимали друг друга с полуслова, идеально чувствуя где можно, а где нельзя сокращать дистанцию. Правда один хотел увидеть в собственном существовании цель и смысл, а второй искал только красоту, но тем не менее... Пожалуй, можно было сказать, что Хёндай постепенно полюбил своего странного собеседника, да и псевдоопель научился различать и числить в себе, если не любовь, то по крайней мере что-то, вроде приязни к среброволосому Наркотворцу. Который, к тому же, умеет поить чаем и улыбаться почти похоже на...
На то, а точнее - на того, кто хранил тот самый свет, то согревающий, то беспощадный, свет, за которым хотелось идти. На самом деле, Мурсьелаго знал, что у света было какое-то имя, но никак не мог его вспомнить. Однозначно не Хёндай, совсем по-другому, но как именно? Самого Мурсьелаго тоже как-то звали, каким-то красивым и необычным словом, похожим на музыкальный аккорд, но этого имени он тоже не помнил. И не считал важным помнить, в отличие от имени света...
Наркотворец, ориентировавшийся в зыбком переменчивом пространстве своих и чужих видений едва ли не свободнее, чем Мурсьелаго в этих его песках, видел и понимал несколько больше самого псевдоопеля. Он достаточно быстро сообразил, что чёрному Ламборджини снится, скорее всего ни что иное, как память его собственной прошлой жизни, и что жизнь эта самая протекала в неком ином, "параллельном" пространстве, совершенно несхожем с миром двух Автосалонов, сражающихся за души одного человечества, что Монтеррей сунулся случайно куда не следовало, и в результате не сотворил, а всего лишь воплотил некую чужеродную сущность. По хорошему со всем этим надо было бы подойти к Террано, но Мурсьелаго ни за что не простит разбалтывания его секретов, и тогда Наркотворцу окажется не с кем пить чай, рассуждая о белых песках. Свойственное Второму Лорду совершенно кошачье любопытство побудило его пытаться заглядывать в память псевдоопеля дальше и глубже, чем это получалось у самого псевдоопеля, и Хёндай знал о Ламборджини капельку больше, чем тот знал сам о себе.
Хёндай не знал другого - что ему делать с этим знанием? Открывать ли собеседнику то, что он сумел разглядеть сам? Например, его, Мурсьелаго, настоящее - из той жизни имя? Имя ведь, не просто сплетение звуков, это обозначение сути, "я-есть" каждого живущего. А в пространстве Автосалона, где всё пронизано магией, имя влияет на судьбу напрямую. Что будет с Ламборджини Мурсьелаго, Демоном Безразличия, эмиссаром Золотого Дома, если вдруг назвать его так, как его на самом деле зовут - Улькиорра Шиффер, Куатро Эспада? И что будет, если назвать по имени этот его свет?.. Хёндай чуть опускал ресницы в ответ на невысказанный и даже неосознанный пока вопрос бывшего арранкара, и молчал, не уверенный, что время ответа пришло...
...Хёндай-наркотворец сидит на пороге своего дома, на самом деле не существующего ни в какой реальности. Дома, сотканного из видений, меняющего форму с калейдоскопической быстротой и прихотливостью. Сегодня дом немножечко похож на усадьбу эпохи Хэйан. И из изысканно-небрежно прибранного сада доносится тягучая мелодия бамбуковой флейты.
Хёндай-наркотворец думает о текучке. Миссии-хрениссии, сферы-эгрегоры, ЛендРовер, как всегда нагло утянувший из-под контроля несколько важных для Хрустального Дома фигур в человеческом мире. Любимый приём Изумрудного - обнаружить какого-нибудь там "прогрессивного" поэта, или художника, которого Наркотворец с любовью и тщанием поил своим отравным вдохновением, и... И купить дарование на корню, предложив бабки и популярность. После этого приходится заниматься неприятной работой - убирать ненужное. А Хёндай - гуманист, Хёндай убивать не любит... Но не Роверам же оставлять экс-проводника своей силы!
Фирму их всех производительницу под кардан и большим таховским загибом, дела Второго Дома по нынешним временам не так хороши, как следовало бы. И из за кого? Ровер - наглое ничтожество, Монтеррей - надутое ничтожество, тот же чёртов Тахо... Материться по-настоящему утончённый Наркотворец не позволял себе даже мысленно. Хотя иногда хотелось, ещё бы не хотелось...
Вся жизнь демона - это утверждение его Силы. Той, что породила его, той, что он собой воплощает. И каждый из Лордов мечтает, чтобы именно его Сила в конце концов затопила весь мир, пропитав собой всё до мельчайшей частицы и даровала тем самым высшую власть Её живому олицетворению. Человечество коптит себе щедро приправленное смогом небо, и знать не знает о кукловодах, дёргающих за ниточки. О том, что все войны сегодняшнего дня искусно срежиссированы Тахо, о том, что идеи большинству учёных подбрасывает Эксплорер, а все молодёжные беспорядки вдохновляет Паджеро. И что ни одна война ещё не превратилась в Третью Мировую, ни один яйцеголовый маньяк не додумался-таки до какого-нибудь абсолютно смертельного вируса, а жаркая волна бессмысленных бунтов не снесла ещё усталые города только потому, что восемь остальных марионеточников пристально следят за девятым, не позволяя ему стать главным, а тем более - стать единственным. Взаимообразно следят. И гадят. Как могут.
Хуже актёров в провинциальном театре, - презрительно думает Наркотворец, посылая кого-то из подчинённых разваливать проекты конкурентов. Ему смертельно надоело это всё, он хочет скорее победить и сожрать остальных, кроме разве что симпатичного и созвучного ему Мицубиси и посвятить себя разведению персидских кошек. Он даже сочинил как-то стихи о своей усталости от бессмысленной гонки, но спрятал их как можно дальше. С этой трассы свернуть некуда - свернувшего моментально сожрут самого. И Силу его расклюют старательно - по спектрам, по тончайшим оттенкам и не скажут никакого "спасибо".
Души людей, взятых Домом под контроль - это его капитал плюс набор инструментов воздействия на другие души. Обладатели таких душ живут на износ, отдавая хозяевам до крохи талант, время, разум, чувства, жизненную силу, всё до последнего биения сердца, а всё, что они делают, несёт проклятье - отблеск воли великого Лорда, которому нужна победа и власть. "Капитал" зарабатывается по-разному.Тахо предпочитает собирать свой урожай с безликих многотысячных масс - каждый упивающийся силой солдафон, каждый давным давно разучившийся жить на "гражданке" наёмник принадлежит ему, а эмиссары Стального Дома, словно древние валькирии незримо мечутся над "горячими точками", собирая кровавую жатву. Монтеррей, использует интриги, роскошный Опель, в изменённом облике, конечно, вхож в дома всех "сильных мира сего" и правители стран, хозяева корпораций, властители дум миллионов покорно пляшут под дудочку Демона Власти и Контроля. Но в ответ сладким и страшным безумием бунта там и сям заражает улицы Паджеро - и летят в лимузины бутылки с "коктейлем Молотова", и кусок арматуры в руке скинхеда встречает удар резиновой дубинки полицейского, а в подворотнях и кухнях юные голоса под треньканье дешёвенькой гитары выводят песни, чьи слова - не слова, а пламя. С виртуозной тонкостью дирижирует человеческой мыслью бесноватый изыскатель Эксплорер - и познание превращается в проклятие, принося разочарования вместо открытий, и вместо радостных истин - зыбь бесконечного сомнения. Крайслер, этот улыбчивый ковбой, гарцующий на кобыле по имени Бездумие тоже в совершенстве умеет неслышимо шептать человеческому сердцу, сметая запреты, диктуя жажду забыть и предать всё на свете ради лишнего толчка адреналина в крови, а потом хохочет над бессмысленными смертями глупцов. Иссушающей, обескровливающей рутиной, бессилием и безверием дышит на живую жизнь Хаммер, и поглощает всех, слишком слабых, чтобы выстоять перед болотным смрадом его ядовитого дыхания, Хаммер одинок, у него нет даже полноценного Дома, но в потенциале он сильнее остальных восьми, так как слабые всегда в большинстве. Террано любит чёрные силы в классическом и традиционном понимании этого термина, он и его Дом работают точечно, ювелирно, в его арсенале найдутся и твари из жутких легенд, и проклятия, и даже договоры на шелестящем пергаменте, которые человек подписывает, ка положено - кровью. А ещё Аметистовому Дому принадлежит страх, и все, сожранные страхом, заглянувшие в безумие пополняют его бесчиленную армию покорных воле хозяина призраков. Оружие прямо противоположное по виду и действию использует ЛендРовер, властитель Алчности, имя этому оружию - деньги и сила денег. Как и Монтеррей, он водит близкое знакомство с теми, в чьих руках судьбы тысяч и миллионов, вот только наркобароны и иные короли преступного мира встречаются в его окружении чаще принцесс и кинозвёзд.
Сам Хёндай, повелитель иллюзий, покровитель наваждений предпочитает, в полном соответствии со своей утончённой натурой покорять мир с помощью искусства. Своего и чужого. Ну, и наркотиков немного, глупо было бы упускать такой роскошный источник человеческой жизненной энергии и порабощённых душ. Последние, правда, по большому счёту ни на что путное не годятся, ну, что возьмёшь с дегенератов с выжженными мозгами, к тому же, эта сфера влияния очень близко граничит с владениями ЛендРовера (наркоманы - под контролем Хрустального Дома, а вот наркоторговля - уже Изумрудного), но тем не менее... При мысли о наркоманах среброволосый Лорд, прозванный Наркотворцем скорее уж за гипнотическое обаяние, каждый раз болезненно кривится - это так примитивно, нетонко. Он, Хёндай - артист, причём артист гениальный. Каждый его ход, каждый приём - шедевр. Чего стоит хотя бы одна идея напитывать его, Второго Лорда личной Силой музыкальные инструменты и принадлежности для живописи, а потом продавать их в магазинчике Грандиера! Человек, купивший там что-либо обретал вдохновение - болезненное, бездонное, бушующее, каждый его аккорд, или мазок ошеломлял и завораживал. И что с того, что расплатой за возможность стать гением было всего лишь то, что тело творца сгорало за несколько месяцев, а счастливцы, причастившиеся его таланта через те же несколько месяцев сходили с ума? Лишь Красота вечна, и лишь Красота на самом деле достойна того, чтобы во имя её жить и умереть! Во всяком случае, если бы Серебряный мог, он и сам бы с удовольствием воспользовался "заряженными" красками и кистями, если бы дожил вдруг до творческого кризиса, но, увы, собственная магия ни на одного из демонов Автосалона не действует.
Да, Хёндай по праву считал, что его, только его Сила и суть достойна окончательной победы. Но, к сожалению, остальные восемь думали точно так же, а Повелитель Фрейтлайнер вообще полагал, что пресловутый мир надо захватить исключительно для того, чтобы разрушить, насытившись его агонией. Причём, вместе со всеми амбициозными помощниками разрушить, вот что самое гнусное. И плевать ему на то, что все его Девять ни Хаммера не хотят разрушать, а хотят - жить и править. Фрейтлайнер сильнее, во всяком случае, пока, сильнее даже Девятерых всех вместе взятых, так что его отнюдь не вдохновляющие планы на будущее тоже приходится учитывать. И стараться завоёвывать вышеупомянутый мир не так быстро, чтобы Большой Грузовик не успел до этого перестать быть сильнее, но при этом не так медленно, чтобы наполучать от Повелителя по "кенгурятнику". В результате закономерно имеем что? Правильно - интриги, интриги, море интриг! Сами "кормим" Монтеррея своей энергией, а он, конечно, только рад подобрать. Наркотворец (как, впрочем, и Паджеро и Тахо) кромешно устал от этого, от мерзкой грызни, от необходимости просчитывать каждое слово и каждый шаг. Возможно, именно поэтому ему так импонирует прямолинейный бунтарь Мицубиси. Импонировал бы и Тахо, но уж слишком Комендант груб. И возможно, поэтому же, он, Хёндай (Как же неестественно звучит это слово в устах и даже мыслях Демона) полюбил, да - полюбил этого странного псевдоопеля, Мурсьелаго. Такого отрешённого, такого нездешнего. Знать не желающего всеобщей суеты сует . И белые пески его снов - разве они не благословенный край чистоты и тишины, изначально и вечно свободные от всего этого? Конечно, сам псевдоопель, вроде бы, говорил, что там в песках тоже кого-то едят, но ведь едят, побеждая в честном бою, без всех этих гадких подковёрных игрищ. Сильнейший - слабейшего, в полном соответствии с законами великой Природы, пожалуй, окажись вдруг сам Наркотворец в этой пустыне, он бы там не пропал, с его-то совершенным владением иллюзорной силой, которой явно хватило бы, и дичь подманить и от других охотников отбиться... Но, увы, этот чистый и честный мир - только видения прошлого, да и то - чужого, и как бы Хёндай не любил мечты, жить всё равно придётся в реальности, хоть она и неприглядна. К тому же, монохромное однообразие очень скоро надоест капризному и любопытному Наркотворцу до оскомины. А вот пожить там недельку было бы интересно...
Кстати, о Мурсьелаго.... Что-то он обещал прийти, но задерживается. А ведь псевдоопель отличается безупречной, чуть ли не болезненной пунктуальностью. Неужели, с ним произошло что-то плохое?
Или... Не "произошло". а "произойдёт"? С этими Опелями никогда нельзя быть уверенным, что собеседник, уехавший вчера вечером в сторону их "террариума единомышленников" сможет вернуться для продолжения разговора, а не окажется старательно оплакиваемой жертвой "несчастного случая". Хотя, нет Кто угодно, только не Мурсьелаго, он же обронил как-то, что даже сам Монтеррей его боится. Или всё-таки...
Впервые в жизни Хёндай-Наркотворец, могущественный Лорд Второго Дома беспокоился не за себя, а за кого-то. И мучительно не мог понять: находит он это чувство болезненным, омерзительным и недостойным себя, или же наоборот - утончённо вдохновляющим и красивым. А нечаянный виновник его беспокойства попросту застрял в пробке, будучи в Городе с каким-то ерундовым поручением. И сейчас покорно стоял на сизом от выхлопов душном проспекте вместе с безмозглыми автомобилями обычных людишек, вместо того, чтобы отвести этим самым людишкам глаза и спокойно переместиться между реальностями. Мурсьелаго всегда играл по правилам. Мурсьелаго любил скрупулёзно исполнять правила. И здесь, и там, где его чаще называли Улькиорра...
А "полюбить" значит "бояться потерять"...
...Белые песчинки под чёрным, прозрачным, таким близким небом...
Светло-серый купол, под куполом - замок, над замком искусственное как его там... да - солнце. Оно совсем не нравится миниатюрному арранкару, мир под ним - слишком яркий, до боли, до крика, до рези под веками и серьёзного опасения ослепнуть, но так решил Пришедший. Тот, кто обещал свет и смысл.
В замке -Тронный Зал, а в зале, соответственно, трон, а на троне - тот, кто обещал смысл и принёс солнце. Белые одежды, мягкие манеры, тёплый взгляд и завораживающий голос. И - множество тайн, невидимо и неслышно пришедших вместе с ним.
Кто-то говорит, что он - бог.
Кто-то говорит, что он - враг. Что ему наплевать на самом деле на всех жителей пустыни и их желания, что он - чужак, которого надо изгнать.
Маленький арранкар ничего не говорит, он вообще предпочитает молчать. Не потому что ему нечего сказать, а потому что он знает мало слов. Они все знают мало слов, ведь вокруг так мало всего того, что надо называть словами.
Раньше самый тихий из тех, кто принял новую силу из рук нового бога (или врага) знал этих самых слов ещё меньше. Это нынешний Вожак подарил ему кое-какие. Он вообще при каждой встрече дарит слова, а ещё, что даже ценнее - направления для мыслей. У крылатого зеленоглазого существа слишком гибкий и быстрый ум, который постоянно нуждается в новых задачах. А в пустыне так мало того, о чём можно думать.
Поэтому крылатое существо "любит Ками-сама", словами это точнее всего можно назвать так. "Любит" - это значит, хочет быть рядом, потому что когда рядом, то становится как-то по-особенному хорошо. и ещё есть много-много о чём думать, а думать он тоже любит, может быть, даже больше, чем Ками-сама. Или думать он любит чуть иначе, чем Ками-сама, чуть иным ощущением, и об этом тоже стоит подумать...
А все остальные просто мусор, они не дарят слов и о них скучно думать. Они совсем бесполезные.
Маленький арранкар сидит на подоконнике своих покоев, устремив неподвижный ярко-изумрудный взгляд на белую луну. Его окно нормальное, за ним нет никакого противного "солнца".
Маленький арранкар думает о Ками-сама. И ему хорошо...
- Пожалуй, хватит на сегодня...
Лорд Хёндай утомлённо откидывается в кресле, тонкими пальцами растирает виски. Копание в образах из снов-воспоминаний Мурсьелаго обоим даётся тяжело. Это не у школьниц из Города в мозгах куролесить, у тех всё просто.
- Чаю можно? - интересуется Мурсьелаго. Он тоже устал, как рейсовый автобус, несколько часов транса всё-таки не шутка. Но он, конечно же, этого не покажет, во-первых, он вообще считает ниже своего достоинства выказывать внешне любую, пусть хоть самую крохотную и самую естественную и объяснимую слабость, а во-вторых. Хёндай и так всё понимает. Только Хёндай по натуре актёр, ему наоборот - всякую мелочь надо обыграть, обозначить. На взгляд Мурсьелаго в этом нет смысла, но каждому - своё.
Кто-то из хёндовских легковушек неслышно скользя по комнате накрывает изысканный чай и исчезает. Легковушки Мурсьелаго побаиваются и предпочли бы, чтобы их Лорд вообще не имел с жутковатым псевдоопелем никаких дел, но их мнения никто не спрашивает. А Наркотворцу интересно.
- Этот... хммм... Ками-сама, он твой сородич? Он той же природы, что и ты?
Это тоже обязательно. Обмен вопросами-ответами после транса. Хёндай спрашивает, а Ламборджини должен отвечать не задумываясь, на основании одних только ощущений. Это называется "интуиция", у него, жёсткого логика, с таковой туговато, но Мурсьелаго старается - ведь ему самому тоже хочется всё это знать.
- Он... Он нет, он пришёл оттуда... Где настоящее солнце... Вот - ещё слово - это называлось "Сэйрэйтэй", или как-то похоже.
Хёндай берёт со стола блокнот и аккуратно записывает новый термин. Надо будет, кстати, покопаться в библиотеках, конечно, картины из снов Мурсьелаго явно принадлежат какому-то иному, неизвестному ни в Городе, ни в Автосалоне пространству, но вдруг окажется, что это всё-таки Земля? Не другой мир, а какая-то неизвестная страница земной истории? Атлантида та же? Надо проверить.
- А как звали повелителя ты не можешь сказать?
- Нет.
Мурсьелаго опускает голову. На которую вот прямо сейчас опять безжалостно обрушился очередной приступ интуитивного же, Фрейтлайнер его задери, понимания, что это важно. Это так огромно, непредставимо важно - знать имя того, кто сидел на сумрачном троне и дарил новые слова. Это важнее даже, чем знать своё собственной настоящее имя, но он не помнит, не помнит, не может вспомнить даже если сосредоточит на этом все силы, вслушиваясь в себя так напряжённо, что от этого напряжения похолодеют судорожно сцепленные пальцы, в глазах потемнеет и мерзкий горячий комочек новорождённой головной боли зашевелится у правого виска... Хоть эта равнодушная дурища-вселенная рухнет сейчас, Мурсьелаго не сможет вспомнить, он уже много раз пытался - и ничего... А ведь должен. Должен-должен-должен-должен, почему-то именно это кажется самым нужным. А ещё почему-то неумолимо знается откуда-то, что - или сейчас, или никогда...
Он тихо полушипит-полустонет сквозь стиснутые зубы, скорее от злости на собственное бессилие, чем от боли, уж чем-чем, а болью его не напугаешь, и этот почти незаметный, едва слышный звук, призванный выражать отчаянье - самое яркое проявление чувств, которое когда-либо видел Наркотворец у спсевдоопеля. Впрочем, какой он, к Фрейтлайнеру с Хаммером, Опель...
Второй Лорд невесомо касается чёрных волос Мурсьелаго, не ласка даже, не утешение, а вопрос "что с тобой?" на языке безмолвия. Ламборджини приходит в себя мгновенно, прикосновений в его жизни ещё меньше, чем слов, и поэтому каждое - сродни взрыву, попробуй тут, не приди.
- Извини, - Наркотворец отводит, нет - отдёргивает руку так быстро, так, как это бывает, если случается, забывшись, перепугать какое-то недоверчивое животное, одновременно опасное и хрупкое. Впрочем, этот Мурсьелаго почему-то всегда ассоциировался у него не с машиной, а именно с животным, может быть даже - с летучей мышью...
- Всё в порядке. - псевдоопель коротко мотнул головой, - Это Вы извините. Давайте дальше.
На самом деле, сейчас ему почему-то совсем не хочется "дальше". Не хочется продолжать сеанс, играть в вопросы и ответы, рассказывать про серебряные пески. Ему хочется только одного - чтобы тот-кто-обещал-смысл оказался рядом. И простил непутёвого демона за то, что тот забыл, как его зовут...
Но это никак невозможно. И Мурсьелаго усилием воли гонит от себя всё, мешающее сосредоточиться на работе, на этом самом "дальше".
Наверное, даже не ради результата работы.а просто - чтобы делать её. Делать нечто привычное, кажущееся разумным. Потому что иначе почему-то сейчас - страшно, может быть, впервые в двух жизнях - страшно... Вопросы Наркотворца сломали, наконец, в псевдоопеле что-то. Какую-то стену. И в пролом с неудержимостью лавового потока хлынула такая звериная, лютая, страшная тоска по прежнему миру, по песку этому родному шепчущему, по собственной утраченной цельности и самое главное - по хозяину замка, и даруемому им смыслу... Нет, тоска - явно не то слово, тоска по всему вышеперичисленному была и раньше. Он даже считал, что именно она и заставляет его продолжать осуществлять процесс жизнедеятельности. Сейчас это было нечто, вообще никакими словами не описуемое. Физически ощутимое, пронзающее, каждую клеточку тела и каждую искру силы, отнимающее дыхание, сравнимое разве лишь... Разве лишь с чем? С голодом Холлоу, вот с чем, пропади они пропадом, эти странные сны, вот так растерзавшие его пустую и бессмысленную, но всё-таки - жизнь!.. А Он... Он не придёт, он никогда больше не придёт, с ним что-то случилось, что-то ужасное, непоправимое, и в этом виноват сам Мурсьелаго... нет - не Мурсьелаго, а Улькиорра, Куатро...
Он пытается отогнать от себя это, похожее на голод Холлоу, вернуть контроль над собой, остаться в рассудке, он хочет, но сейчас почему-тог уже не может, он скользит в безумие, в ледяной, чёрный водоворот...
То, что ни капли этой жути не просочилось наружу, не обозначило своё присутствие ни стоном, ни болью во взгляде, ни сжавшимся кулаком, не обмануло чуткого Наркотворца. Скорее той самой интуицией, чутьём, он понял, что именно происходит, внутренним взором увидел, что цели они добились - память существа, которым был Мурсьелаго на самом деле, наконец, пробудилась, и сейчас властно перекраивает под себя душу и суть того, кто на самом деле так и не был никаким Опелем, да и не должен был им быть, и что это больно, так больно, что Улькиорра неудержимо теряет разум.
Лёгкий жест тонких пальцев - и вокруг неподвижного Мурсьелаго закружились белоснежные маковые лепестки. Хёндаю уже приходилось видеть, как рвётся из плена душа, которой вдруг стало тесно в привычном теле, в реальном мире, которую ледяными когтями полосует отчаянье, родившееся из-за того, что он, Хёндай отравил эту самую душу, показав чуть больше, чем следовало бы видеть. Взять под контроль, чтобы заставить не сойти всё-таки с ума - Второму Лорду уже приходилось это делать, хотя ситуация тогда была, конечно другой. А Мурсьелаго сильный, очень сильный, надо сейчас вытащить его из шока, а дальше он справится, нет - они вместе справятся, ведь этот мрачноватый Ламборджини дорог ему, по-настоящему дорог...
Белые лепестки, белые искры-песчинки, граница двух памятей, двух реальностей. Наркотворец напряжённо всматривался в чужую и чуждую суть, стараясь поймать образы, которые жестокое и милосердное забвение скрывало ещё от самого Мурсьелаго, которые он предполагал вытаскивать на поверхность постепенно и осторожно. Так далеко в глубину этого разума Хёндаю погружаться ещё не приходилось, да он и не думал, что понадобится. Но Хёндай Галлопер всё-таки не зря носит титул главы Хрустального дома. он справится, он найдёт единственно нужное решение. Уже нашёл - вот оно! Теперь совсем просто - соткать соответствующую иллюзию и защитить маленького Улькиорру от слишком огромного отчаянья. А потом, опять же постепенно и осторожно, отпускать. Он сильный, он выдержит, он сумеет примириться с действительностью. А если и не сумеет, иллюзию всегда можно и возобновить. И так, наверное, будет даже красивее, хоть и печальней...
Первым, что ощутил Улькиорра, когда вернулся из своей ледяной круговерти была знакомая рейацу. И рука Ками, бережно сжимающая его плечо...
...- Значит, ты был зверем?
Мурсьелаго коротко кивнул:
- Да. Точнее, не совсем зверем, но что-то, вроде того... - он едва заметно брезгливо поморщился - словесная формулировка того, чем-он-был-на-самом-деле никак не давалась, ускользала, пряталась в размытой неконкретности, а Мурсьелаго так не любил нестрогих формулировок. "Словесного мусора", как называл это он сам.
Разговор этот происходил спустя неделю с того дня, когда псевдоопеля едва не угробило прошлое, властно рванувшееся наверх из глубин памяти. Нет, не псевдоопеля, какой он, к этим, как их там, меносам, вообще Опель? Улькиорру.
- Я... То-есть, мы все... Мы настолько же звери, насколько вы - машины, - очередная попытка объяснения выглядела ещё беспомощнее, а значит - ещё противнее, чем все предыдущие.
Наркотворец отпил глоток чая.
- А мы - машины в разной степени, иногда - в весьма малой, как, например, Террано. Скорее уж мы - стихии. Стихии и спектры стихий, если можно так выразится. Квазиживые олицетворения того. что порабощает человеческие души. Поставленные на колёса скорее уж ради боевой мощи.
- А мы были - Лики Смерти. И мы жрали души. - эхом откликнулся Улькиорра. - Почти похоже, но в нас было и хищное, звериное. Только во мне меньше, чем в остальных-прочих.
- Лики Смерти... - повторил Хёндай. - Красиво. Я имею в виду - по звучанию.
- Ты всегда мыслишь только категориями "красиво-некрасиво" - Мурсьелаго почти улыбнулся.
- А ты - "рационально-нерационально". Или вообще - "мусор-не мусор" - откровенно поддел собеседника Второй Лорд. и добавил. мгновенно посерьёзнев:
- Знаешь... Я хотел бы хоть на миг почувствовать себя зверем...
Улькиорра ответил только вопросительным взглядом. Он вообще предпочитал избегать слов, если можно было обойтись без них.
За эту страшную неделю, которую Мурсьелаго валялся, отходя от шока в спальне Наркотворца (на "летучки" к Монтеррею всё это время бегала безотказная Соника. укутанная в соответствующие иллюзии) эти двое как-то легко и естественно перешли на "ты". Не то, чтобы они сдружились, дружба и всё на неё похожее вряд ли вообще была доступна пониманию таких отстранённых.холодных и скупых на чувства существ, но как-то срослись. Сжились в единое целое, настолько, насколько это было для них вообще возможно. Оказались взаимно приемлемыми, оказывается, без усилий могущими не причинять друг другу дискомфорта. соприкасаясь словами. руками и разумами. И очень это ценили,прекрасно отдавая себе отчёт, насколько каждому из них сложно было бы найти ещё кого-то. чьё присутствие рядом не причиняет страха. боли и отвращения. Конечно же, они не обсуждали это - просто поймали интуицией и ею же выбрали считать, что так правильно. Мурсьелаго даже, пожалуй. не против был бы совсем уйти во Второй Дом. если бы попытка ухода не грозила последствиями в виде невыносимо грязного и мерзкого скандала с ревнующим подчинённых Монтерреем.
И разговоры их становились всё более откровенными. Почти как с...
- Я не помню. как быть зверем. Хёндай. - чуть склонил голову Улькиорра. - Или сейчас не помню.
- Я в твою память долго ещё не полезу! - чуть более испуганно. чем хотелось бы, сказал Наркотворец. - Извини. хватило мне того раза.
Мерцающие тёмно-зелёные глаза на миг стали ледяными. как Забвение.
- А ты ведь принимал его облик. так?
- Да. принимал. Когда приходилось вновь и вновь звать твою суть оттуда. куда она упрямо сползала. измученная войной между двумя памятями. - Аметистовый взгляд встретил изумрудный так, как встречают друг друга скрестившиеся клинки. Но в этом тоже была близость, никому другому Мурсьелаго попросту не позволил бы понять, что для него на свете бывают какие-то важные вещи.
- Войны. которую породил ты. изволив ставить на мне эксперименты.
- Которые тебе были ещё нужнее, чем мне... Куатро. А повинуясь моим. точнее. Его приказам ты наскребал в себе силы выжить.
Мурсьелаго прикрыл глаза. демонстрируя, что на этот раз крыть ему нечем.
- А про зверя... - перевёл он через несколько секунд разговор на другую тему. - Зверем становиться не надо. Ничего в этом хорошего нет.Я не помню конкретики, но сами ощущения сейчас вспомнил. Сначала ты целую гнусную вечность ползаешь в крови и грязи, сжирая всё. что не успело удрать. Разум корчится от омерзения. потому что осознаёт всю сосущую бессмысленность такой вечности, но инстинкт не позволяет тебе даже задуматься о том, чтобы с ней покончить. А потом приходит он - самопровозглашённый боженька с маленьким шариком в руке. И губы его шевелятся. суля тебе силу, которая тебе не нужна. и ты идёшь за ним, потому что глаза его обещают нечто гораздо более нужное - смысл. Или хотя бы иллюзию смысла. И ты идёшь за ним, туда. где тебе придётся очень быстро понять, что ты для него - всего лишь орудие. пешка. Что ты стоишь ровно столько. сколько ты стоишь. и будешь двигаться по доске. когда он решит тобой походить. Но осознав это. ты даже возненавидеть его по-настоящему не умеешь, потому что даже этот жалкий смысл лучше. чем вообще никакого.
- Улькиорра. мы в том же положении. - Наркотворец соткал на краю стола иллюзию маленького грузовичка и заставил мультяшно взорваться. -Только наша уродина даже на красивую ложь для нас поскупилась. Фрейтлайнер гораздо примитивнее. чем мы. но намного сильнее. Он не скрывает. не трудится скрывать, что пробудил нас, чтобы мы для него взяли человечество под контроль, после чего он его уничтожит. Вместе с нами. разумеется.
- Но зачем? - Мурсьелаго непонимающе взглянул на Серебристого, - это же нерационально. Править. властвовать. это мне понятно. Но уничтожить просто ради уничтожения?
- Он тварь из каких-то тёмных глубин вселенной, его ведёт только инстинкт. - Наркотворец вздохнул. И продолжил - неожиданно не только для собеседника. для себя самого:
- Я служил бы твоему Айзену. Лечь в основание трона своего Бога - это хотя бы красиво.
- Опять твоё "красиво"... - почти ворчливо откликнулся Улькиорра. И вдруг.через несколько секунд выдохнул, успевая беспомощно удивиться самому себе:
- А... Ты можешь...Показать мне его ещё раз?
Вместо ответа взвихрились белые лепестки.
И с ленивым любопытством взглянула вечно ущербная луна в высокие стрельчатые окна замка тишины , и тёплые шоколадно-карие глаза блеснули обманчиво тепло. колыхнулся белый шёлк и время исчезло для Четвёртого...
Наркотворец. на то и Наркотворец. чтобы найти для каждого именно его сладостную отраву. Но нигде во Вселенной нет ни глотка дурмана для него самого.
Хёндай делал привычную работу - ткал ещё один иллюзорный мир. для того. кому он нужен. Айзен-Ками-сама ласково и безмятежно улыбался своему потерянному и возвращённому Куатро. а мысли самого Хёндая были далеко.
Сейчас он почти ненавидел Мурсьелаго.
Потому что завидовал.
Потому что у него самого нет, не было и не будет даже такого Бога.
Кроме...
Разве что...
Нет. это невозможно...
Но всё же...
Нет, всё-таки невозможно... И от этой невозможности так больно...
Где-то в невообразимой дали. в зыбкой глубине параллельно-перпендикулярных пространств обескровленный, но не сломленный узник вздрогнул. ощутив, что его разума что-то коснулось...И всем существом своим отчаянно потянулся навстречу этому прикосновению... И криво усмехалась ущербная луна на странной картине с белым песком и крылатой тварью, глумясь над бессилием глупого слова "невозможно"...